Канны – город, центральная и самая известная часть которого пролегла на узенькой полоске земли, вытянувшейся в бухту. Две параллельные набережные, между которыми втиснулось еще несколько улиц.
Я столько слышала о Каннах, что, не успев сойти с поезда, стала вертеть головой в поисках элегантности, стиля, остроумных французов и изящных француженок, плавность движений которых заставляет вспомнить, что такое настоящая Женщина. Правда, маленький обшарпанный вокзал с заплеванным подземным переходом меня несколько смутил, но ведь это только вокзал…
Вслушайтесь в названия: набережная Круазет, и набережная Палм Бич. Завораживает, правда?
Мы наскоро побросали чемоданы в квартире, выходящей окнами на Palm Beach (бронзовая статуэтка на лестничной клетке, в квартире – два огромных бронзовых оленя, мраморная плитка на полу, три ванных на четыре комнаты, барные стулья на кухне) и вышли на набережную Круазет. Затесаться в каннский бомонд, впитывать атмосферу аристократизма и постигать тайну французских манер и вкуса.
Привыкнув в Праге к тому, что на дорогу можно ступить не глядя, — водитель обязательно остановится, — я шагнула на проезжую часть и тут же отпрянула обратно. На меня мчался мотороллер, на котором лихо восседала сухонькая старушка в сдвинутом набекрень шлеме, цветастом узком платье с обнаженными морщинистыми плечами и огромных черных кроссовках.
Я долго смотрела ей вслед, но моя подруга дернула меня за рукав и мы погрузились в толпу на Круазет. Заметим в скобках — позже я поняла, что недостаток женственности французских женщин вполне искупается женоподобностью их мужчин.
Толпа была разношерстная. Под засыхающими пальмами бродили молодые люди в футболках и шортах. Среди них странно смотрелись мадам в вечерних платьях — длинных, с приспущенными плечами. В руках они сжимали клатчи и целеустремленно смотрели вперед. Что-то было не так, неправильно. Я не могла понять, что.
Фотоаппарат жег мне руки — хотелось фотографировать. Мы дошли до Дворца Фестивалей, и остановились, пытаясь благоговеть. Крыльцо было застлано знаменитой красной дорожкой, на которой мы поспешили сфотографироваться. Благоговеть не получалось, может быть потому, что напротив Дворца стоял огромный надутый желтый котенок с глупейшим выражением на морде. Больше фотографировать было решительно нечего — Канны не имеют своего лица. Это фото - исключение.
 Мы еще немного побродили по городу.
— Интересно, что тут носит молодежь, — поинтересовалась моя подруга.
И до меня дошло, что тут было не так. Канны — это город стариков. Причем стариков, отчаянно молодящихся. Моды моего детства — не скажу, какие это были годы! Платья с крупными цветами, на женских головах — пышные укладки. Ярчайший макияж на сморщенных лицах. Мужчины — традиционно в белых брюках, с благородными сединами.
— У меня знакомая работает в морге, накладывает косметику покойникам, — неизвестно с чего пробормотала моя подруга.
Толпа лениво шла нам навстречу. На лицах — скука. Женщины цепко держали под руку своих мужчин. Пары шли молча. Вдруг сзади нас послышался смех, кто-то шутил с детьми, младшего отец подкидывал высоко, и малыш упоенно смеялся.
— Нет, они вполне нормальные, — сказала я.
— Пап, мы скоро домой поедем? — спросил старший ребенок на чистейшем русском языке.
Стемнело. С высокой набережной спускались лестницы к пляжным ресторанам и концертным площадкам, которые были сооружены на самом берегу. Мы остановились, глядя вниз. Там люди в вечерних костюмах стояли густой толпой, слушая, как девица с эстрады представила им какого-то президента компании. Они окружали столики с закусками и пили французское шампанское из пластиковых стаканчиков!
Пляжные ресторанчики здесь жмутся вплотную друг к другу. В одном из них шла вечерняя дискотека. Старички в элегантных костюмах и женщины в вечерних платьях танцевали парами под музыку Бони М. Они послушно становились в круг, приседали и скакали по команде умелого диджея. Один старичок уронил свою даму, но она, потирая попу, продолжала танцевать. Хорошо, когда можно долго танцевать. Можно не разговаривать — о чем, собственно, говорить-то?!
Я больше не вернусь в Канны. Я не вернусь в город, где море плещется прямо под окнами домов, и на пляже загорают топлес толстые старухи. Мужчины стараются не смотреть на отвратительные куски их плоти, несмотря на то, что они покрыты отличным загаром. Им не хочется становиться импотентами.
Я не вернусь в город изящных женоподобных официантов и бомжеватых миллиардеров. Здесь запах мочи перебивает запах моря. Здесь трудно отличить нищего от французского аристократа, который неважно себя чувствует последние двадцать лет. Здесь единственное развлечение — поесть и потусоваться на Круазет. Здесь проходят безумные фестивали на всевозможные темы, и важные создатели фотографий моды дают интервью:
«Скажите, а почему у вашей модели под глазами нарисованы синяки, а шея намазана зеленкой?» — «Потому, что я так ее вижу, это ее внутренний мир», — не моргнув глазом, отвечает участник очередного фестивальчика. Не шевельнув при этом ни одной извилиной.
Я тупею в Каннах. Я не видела здесь ни одного книжного магазина. Дети вместе со взрослыми молча лежат на пляже под зонтиками, даже не пытаясь занять себя чем-нибудь.
Я не вернусь в Канны.
В Анапе — шумные игры на пляже, чернокожие студенты из краснодарского университета, которые изображают из себя дикарей, предлагают сфотографироваться с ними, берут у вас деньги и исчезают. Ну и пусть! Именно в Анапу уплыли из Канн все дельфины, спасаясь от скуки! В Анапе живые лица, южные базары, где можно отчаянно торговаться, в Анапе девочки ищут не богатых папиков, а просто здорового курортного секса!
А все же жаль. У меня была мечта, и я, что называется, ее мечтала — побывать в Каннах и прикоснуться к миру аристократизма в старинном смысле этого слова. Жаль мечты. О чем бы помечтать теперь? |
