Об этой статье мне рассказала моя знакомая, которая решила http://www.modernistika-shop.ru для гостиной и обошла все магазины, пока не увидела отличное предложение. Там она купила шторы недорогие и красивые. В заглавиях афроамериканских «невольничьих повествований» (slave narratives) почти всегда содержатся пометки, указывающие на степень авторства, на вклад рассказчика: "Taken from His Own Lips", "Written from His Own Words", "as Told", "Related by Herself", "Narrated by Himself", "Narrated by Himself, Written by a Friend”, "Edited by... ". Порой указывается, наряду с фамилией рассказчика, фамилия аболициониста, записавшего и отредактировавшего устный рассказ бывшего раба, неграмотного или не умеющего изложить его в письменной форме. Особое место занимают «невольничьи повествования», в заглавии которых стоит "Written by Himself", "Written by Herself". Среди оставленных рабами многочисленных свидетельств о жизни в рабстве полностью написанные самими рабами, самые аутентичные, представляют наибольшую историческую и художественную ценность. Именно они и стали классикой жанра, в них слились воедино мифологические, фольклорные, художественно-документальные черты. В большинстве «невольничьих повествований», написанных самими рассказчиками, авторы вспоминают, почему и как они научились читать и писать, чем для них стали книга, письмо. Они непременно вспоминают первые прочитанные книги, размышляют о роли грамотности в их жизни. Вспыхнувшее с огромной силой, страстное и упорное желание научиться читать книгу и научиться самому писать является лейтмотивом «невольничьих повествований». Что значило для раба умение читать и писать? Оказавшись в чуждом ему мире, среди внушавших страх чужеземцев, среди непонятных и загадочных вещей, африканский подросток Олода Эквиано с особенным интересом смотрел на книги. «Я часто видел, как мой хозяин и Дик читали книги, и мне было очень любопытно поговорить с книгами и узнать от них о происхождении всех вещей. С этой целью я, когда был один, часто брал книгу и разговаривал с ней, а затем подносил к своим ушам, надеясь, что она ответит мне, и бывал очень озадачен, когда обнаруживал, что она молчит» [Equiano I, 1789: 106 – 107]. Книга воспринимается как живое существо, как магический предмет, как волшебный помощник. Тяга к книге вызвана стремлением узнать о происхождении вещей, лежащим в основе космогонических мифов, стремлением проникнуть в «сущность вещей». Книга обретала сакральный смысл, становилась в восприятии рабов источником истинного знания о мире. Тем более, что чаще всего первой книгой, которую они стремились прочесть, была Библия. Об этом пишут Дж. К. Адамс [Adams 1872], У. Андерсон [Anderson 1857]. Ф. Дуглас [Douglass 1845], П. Рэндолф [Randolph 1855], О. Эквиано [Equiano 1789]. В Библии они, новообращенные христиане, искали высшую истину, Божье откровение, Веру. В их отношении к письменному слову соединились язычество (магический предмет) и христианство. «Будучи религией священных книг, христианство присоединилось к неоплатонизму и, в целом, к античному идеализму во взгляде на письмо как на знак служения выражению истины, Веры, Божьего слова. В христианстве Бог, Слово и Письмо сливаются воедино; для всей христианской культуры книга – это место авторитарного дискурса, Слово Бога-Отца» [Кристева 2004: 530]. Умение читать и писать воспринималось уже в детстве и как путь к спасению от рабства, избавлению от ига белых, обретению свободы и благополучия. Дж. Адамс ведет начало истории своей жизни с надежды на будущую свободу, которую он связывал с грамотностью: «Я часто слышал, как белые говорили, что они не хотят, чтобы негры учились читать и писать. Затем я пришел к убеждению, что здесь скрывалось что-то большее, чем обучение чтению и письму: они не хотели, чтобы негры что-то знали» [Adams 1872: 6]. Строжайший запрет хозяина, Хью Олда, адресованный жене, учить мальчика грамоте, ибо грамотный раб не захочет оставаться рабом, Ф. Дуглас в своем «Повествовании о жизни американского невольника Фредерика Дугласа, написанном им самим» оценил и как факт сакральный, вмешательство провидения («откровение», показавшее «путь от рабства к свободе»), и как «бесценную инструкцию», полученную от хозяина [Douglass 1986: 78]. Отныне хлебом насущным для него стал «хлеб знаний» [Douglass 1986: 83]. Вопреки запретам и преследованиям хозяев, применявших жестокие наказания, бросая вызов законодательству южных штатов, тайком, прибегая к трикстерским хитростям, с помощью белых сверстников, с помощью изобретательности, ценой физической и духовной стойкости, напряженного труда, авторы «невольничьих повествований» упорно учились читать, а затем и писать. Почти в каждой книге содержится подобная история, типичная и у каждого невольника своя, по-своему выстраданная. Автобиографическому герою «Повествования о жизни американского невольника Фредерика Дугласа» запомнились на всю жизнь две книги – сборник упражнений по правописанию и первая купленная им книга – учебное пособие по ораторскому мастерству «Колумбийский оратор», составленное в 1797 г. учителем и писателем из Массачусетса Калебом Бингхэмом. «Колумбийский оратор» включал в себя теорию и лучшие образцы ораторского искусства, начиная с античности и кончая XVIII веком, в том числе речи, направленные против рабства, на защиту свободы и демократии. По справедливому замечанию Д. Блайта, «будущий великий оратор и проповедник свободы не мог найти более полезной и содержательной книги» [Narrative 1993: 112]. По учебному пособию рассказчик учился не только искусству красноречия, но и американскому духу просвещения и свободы. Много раз он перечитывал диалог между рабовладельцем и рабом, трижды совершавшим побег, и мысленно участвовал в дискуссии на стороне раба. Впервые пришло осознание немоты, неумения выражать словами свои мысли. Чтение «Колумбийского оратора» вызвало желание «выразить свои мысли и опровергнуть доказательства в защиту рабства» [Douglass 1986: 84]. Может быть, тогда и родился один из лучших ораторов своего времени, который лучше других сумел выразить мысли и чувства своего народа. Чтение привело к осознанию своего положения раба, стало толчком для мучительных размышлений, принесших глубокие страдания, пробудило душу героя. Подросток прошел через мучительный кризис обновления. Показательно, что автор употребил слово «existence», «существование», которое вместило мысли о смерти и появившуюся надежду. В результате «серебряная труба свободы вознесла мою душу к вечному бодрствованию. Мне явилась свобода, чтобы не исчезнуть больше никогда. <...> Она смотрела с каждой звезды, она улыбалась в тишине, она дышала вместе с ветром и присутствовала в каждой буре» [Douglass 1986: 85]. Это первое в книге Ф. Дугласа, хотя и не последнее, стихотворение в прозе, посвященное свободе. Ни в каком другом американском фольклорном или литературном жанре тема свободы не занимает столько места и не имеет такого сильного эмоционального звучания, как в спиричуэлс и «повествованиях рабов». В большинстве «невольничьих повествований» обретение автобиографическим героем духовной и физической свободы связывается с овладением умениями понимать письменное слово и самому писать. Одним из существенных побудительных мотивов учиться писать для Дугласа стала возможность написать для себя пропуск, что он и осуществил во время побега из Балтимора. Значение слова «аболиционист» он, еще будучи рабом, также узнал из печатного слова – из балтиморской газеты «Америкэн». С тех пор он стал читать газеты и искать в них все, что имело отношение к аболиционизму и осуждению рабства. Таким образом, грамотность стала главным фактором, способствовавшим вызреванию решения бежать или в редких случаях выкупиться из рабства. Бежали самые свободолюбивые, мужественные, думающие, независимые и находчивые, изобретательные люди. Среди грамотных рабов был особенно высок процент беглецов. Осуществив успешный побег на Север, они становились активными участниками борьбы с рабством, часто выступали с устными рассказами о своей жизни в рабстве. Некоторые из них стали «self-made men»: священниками, писателями, редакторами газет, врачами, политическими деятелями. Именно эти грамотные люди являлись авторами родившихся из всей их жизни «невольничьих повествований, написанных ими самими», создателями жанра, который стал не только чрезвычайно действенным оружием в борьбе с рабством, важнейшим историческим документом эпохи, но и архетипом всей афроамериканской литературы. Для всех авторов «невольничьих повествований» написание и издание книги означало обретение духовной свободы, обретение "identity”. «Публикация книги должна была стать следующим шагом беглеца к свободе» [Huggins 1980: 20]. Так, «Повествование о жизни американского невольника Фредерика Дугласа», родившееся из выступлений на аболиционистских собраниях, из устного рассказа, не только вобрало в себя все его достоинства (установка на устное, живое, разговорное слово, рассказ от первого лица, фольклорно-мифологическая основа), но и превратилось в автобиографию, содержащую как факты, так и исповедь, лирические монологи, сатирические портреты рабовладельцев и надсмотрщиков, сатирический образ рабства, системы, губительной и для рабов, и для рабовладельцев. Это была история духовных поисков и духовного освобождения, написанная самостоятельно, изложенная своим языком, предельно личностно и свободно. Свобода обреталась и в акте воплощения истории своей жизни на бумаге. С помощью написанного слова провозглашалась личная свобода. Это была Декларация обретенной свободы. И так у всех авторов «невольничьих повествований». Между тем существует весьма критический взгляд на роль грамотности, письменного слова в жизни бывших рабов, в частности Ф. Дугласа. Наиболее полно ее изложил Х. Бейкер в двух своих книгах: «Путешествие в прошлое: проблематика литературы и литературной критики чернокожих» [Baker 1980] и «Блюз, идеология и афроамериканская литература» [Baker 1984]. Он противопоставил устную культуру афроамериканцев как культуру общины, истинную, подлинную, аутентичную народную культуру письменной культуре белых, соответственно неаутентичной, чуждой афроамериканской культуре. По мнению Х. Бейкера, обращение Дугласа к письменному слову привело его к отрыву от общины, от корней, истоков, к утрате своего подлинного «я». Он стал жертвой обретенной грамотности. Свою новую фамилию он взял в романе В. Скотта «Озерная дева», свою первую книгу написал по заказу белых, и она была опубликована с патерналистскими, «конвойными» предисловиями белых аболиционистов. Овладев грамотой, Фредерик Дуглас присоединился к господствовавшей культуре белых. Это противопоставление роли устного и письменного слова в истории афроамериканской культуры и, в частности, в судьбе Ф. Дугласа представляется глубоко неверным. Ф. Дуглас буквально до последнего дня своей жизни не прекращал ораторской деятельности и был одним из лучших ораторов XIX века. Причем если вначале он импровизировал, то затем стал тщательно готовиться и писать тексты своих выступлений, которые все-таки не утратили всех достоинств устной речи. Во вторую и третью автобиографические книги «В рабстве и на свободе» (1855) [Douglass 1855] и «Жизнь и эпоха Фредерика Дугласа» (1881; 1892) [Douglass 1962]он включил в качестве приложений свои речи. Он не оторвался от своего народа. Самые знаменитые страницы его первой книги «Повествование о жизни американского невольника Фредерика Дугласа, написанное им самим» – о пении рабов с плантации, идущих получать паек. В момент, когда он писал эти страницы (1845), и позже при переиздании в 1855, 1881,1892 гг. он стал лучше понимать смысл песен («Каждый звук был свидетельством против рабства и молитвой об освобождении от его оков» [Douglass 1986: 58]. «Я иногда думаю, что если внимательно вслушаться в эти песни, то они скажут больше об ужасах рабства, чем целые тома философских сочинений на эту тему» [Douglass 1986: 57]), но чувства, которые охватывали его тогда, в рабстве, когда он слушал это пение, и сейчас, когда в его руках перо, одни и те же: «невыразимая печаль», «слезы, текущие по щекам» [Douglass 1986: 58]. В книге «В рабстве и на свободе» усиливается внимание к корням, осознание связи с африканским прошлым. Предисловие было написано чернокожим аболиционистом – журналистом, врачом Дж. М. Смитом. Рождается более глубокое понимание роли его народа в американской истории, задач, стоящих перед ним. И, наконец, самое главное – из письменного слова Ф. Дугласа и других бывших рабов, главным образом беглецов из рабства, родился архетип всей афроамериканской литературы XIX – XXI вв. Письменное слово стало аутентичным посланием рабов, возвещавшим их свободу и обращенным к самой широкой аудитории северян, миру, грядущим поколениям. Из сакрального отношения рабов к письменному слову родился уникальный жанр «невольничьего повествования», стоящий у истоков всех родов и жанров афроамериканской литературы (поэзии, драмы, автобиографии, новеллы, повести и романа).