Об этой статье мне рассказал мой приятель, который купил себе нетбук HAPPY-28QPP и теперь не нарадуется, потому что это умная машина, которая помогает работать с различными программами. В лингвистической традиции личные местоимения давно уже не принято рассматривать как единицы языка, обладающие минимумом номинативных возможностей при характеризации тех или иных аспектов действительности. Напротив, в последнее время все активнее проявляется тенденция к пониманию этого вида местоимений как единиц, обладающих вполне самостоятельным постоянным системно-языковым значением, правда, особого свойства – предельно контекстно зависимого и прагматически обусловленного [Виноградов 1986: 260; Крылов 1989: 12; Селиверстова 1988: 3 и др.].

Своеобразие семантики местоимения заключается в диалектически противоречивой природе его значения: с одной стороны, оно «ничего не означает» в денотативном плане в том смысле, в котором, например, «означает» обычное существительное или прилагательное [Сидоренко 1989: 18-25], а с другой стороны, в классе местоимений, по мнению Н.Ю.Шведовой, «сосредоточены и абстрагированы понятия (смыслы, «идеи») живого и неживого, личности и неличности, движения, его начала и завершения, предельности и непредельности, частного и общего, количества, признака сущностного и приписываемого, собственности и несобственности, совокупности и раздельности, совместности и несовместности, элементарных и в то же время главных связей и зависимостей» [Шведова 1988: 8].

О.Н.Селиверстова видит особенность семантики личного местоимения в том, что оно носит «отсылочный характер и тем самым «объявляет» себя не самодостаточным» [Селиверстова 1988: 3]. Речь идет о том, что «личные местоимения задают тот или иной способ (уровень) представления (характеризации) актанта ситуации…, но не содержат в себе информации, соответствующей этому уровню представления. <…> В значение входят только: 1) указание на уровни характеризации (например, представление актанта ситуации как личности, представление индивида в его единственности, – если воспользоваться выражением Э.Бенвениста, – или, напротив, как члена класса); 2) информация о том, где искать и искать ли недостающие сведения» [Селиверстова 1988: 32-33]. Так, например, в нашем случае местоимение мы  информирует о том, что речь идет о некотором круге лиц, включая говорящего, но при этом не раскрываются никакие характеризующие признаки этого круга лиц. Указываются лишь те, кто получает данную характеристику, причем их круг очерчивается максимально обобщенным способом. Это – семантика предельно абстрактного типа.

При этом особенность «предельно абстрактной семантики» местоимений заключается в том, что она конкретизируется в результате сложного взаимодействия явлений разных уровней: непосредственного речевого контекста употребления, коммуникативной характеристики речевой ситуации в целом и статуса ее участников, а также механизмов его референции, которые, вслед за Е.В.Падучевой, понимаются нами как «механизмы, позволяющие связывать речевые сообщения и их компоненты с внеязыковыми объектами, ситуациями, событиями, фактами, положениями дел в реальном мире» [Падучева 1985: 7]. Иными словами, актуализация того или иного значения личного местоимения связана со сложным взаимодействием семантики и прагматики местоимения.

В поле указанного взаимодействия личное местоимение мы обнаруживает значительный семантический потенциал. Так, в «Краткой русской грамматике» в качестве первичных значений указывается: «Местоимение мы указывает на некое множество лиц, включающее говорящего, например: ‘я и еще одно лицо’, ‘мы вдвоем’ (мы с тобой, мы с ним), ‘я и еще несколько лиц’, ‘мы все вместе’ (мы с вами, мы вместе с вами и с ними); ‘я в составе неопределенного множества лиц’ (мы с ними). При расширительном употреблении местоимение мы может указывать на совокупность лиц, коллектив, всех граждан…». А например, в качестве вторичных значений называются: «1) авторское мы (вместо я) (так называемая формула скромности): как мы уже говорили; нам кажется, представляется; или в старой норме обращения властителя к своим подданным: мы, государь...; 2) мы вместо я при выражении снисходительного участия, сочувствия, причастности к занятиям или состоянию собеседника: как мы себя чувствуем? что мы поделываем? как нам живется, как работается? или как выражение самоуничижения при общении с другим лицом (лицами): ничего, мы постоим, мы привычные» [Краткая русская грамматика 1989: 206-207].

Отвлекаясь от проблемы теоретической квалификации того или иного случая как самостоятельного значения или как «употребления», по нашим наблюдениям, можно выделить до 17 разновидностей значения мы, актуализуемых в разных контекстах и имеющих довольно широкий разброс по семантическим параметрам. Например, к указанному выше списку можно еще добавить значения мы вместо ты (вопрос врача пациенту в неофициальной ситуации общения), т.н. «учительское» мы вместо вы (Завтра мы пишем контрольную) и мы «номинативные»: т.н. идеологическое («партийное») мы, ценностное мы, мы «поэтическое», мы  «рекламное» и пр.

Столь широкий разброс по семантическим параметрам связан, разумеется, не с предельно обобщенной и, как следствие, с довольно «бедной» содержательно семантикой этого местоимения, но с разнообразными прагматическими условиями его употребления, которые в целом можно свести к особенностям референции. Не случайно специфику вообще любых местоимений Е.В.Падучева видит именно в том, что они выступают как «главное средство референции» в системе языка: «местоимения и есть тот класс слов, который несет на себе главный груз конкретной референции. <…>. Обращение к референциальным аспектам высказывания показало, что местоимения, не являясь грамматической группировкой слов (частью речи), образуют, однако, лексико-семантический класс слов, единство которого обусловлено его принципиальной ролью в осуществлении референции: это слова, в значение которых входит либо отсылка к акту речи, либо указание на тип соотнесенности высказывания с действительностью» [Падучева 1985: 10-11]. Все это тем более справедливо и для такой функционально-семантической разновидности местоимений, как личные местоимения.

Теоретическим обоснованием этого является концепция «указательного поля» К.Бюлера, согласно которой само существование личных местоимений в современных языках (равно как их генезис) всецело обусловлено их дейктической функцией по отношению к участникам коммуникации [Бюлер 1993: 127-128]. По отношению к дейктической функции все многообразные случаи употребления личного местоимения распадаются на две большие группы: 1) случаи, когда мы используется в ситуации непосредственного речевого общения для указания на лицо – участника коммуникации, которые можно считать случаями референтного употребления мы, или употребления мы в референтной функции; 2) случаи, когда мы употребляется по отношению к неопределенному множеству лиц, не участвующих в акте коммуникации непосредственно, которые можно считать случаями нереферентного употребления мы, или употребления мы в нереферентной функции.

Поскольку случаи нереферентного употребления мы рассматривались нами в других наших работах, остановимся подробнее на употреблении мы именно в референтной функции. Личные местоимения входят в группу слов, в значение которых входит отсылка к участникам акта речи или к речевой ситуации (т.е. слов, выполняющих собственно дейктическую функцию). Поэтому референтное употребление местоимения мы следует считать исходным.

Однако и внутри группы референтных употреблений местоимения мы существует определенное различие в связи с разными референциальными возможностями данного местоимения, которые регулируются прагматическими условиями его употребления. В частности, можно говорить о местоимении мы в первичной и во вторичной референтной функции.

Под употреблениями в первичной референтной функции мы понимаем такие употребления мы, в которых реализуется его исходное категориальное «отсылочное значение», когда оно, как определяется в словаре Д.Н. Ушакова, указывает на группу лиц, включая говорящего. Иначе говоря, это такие его употребления, где так или иначе присутствует отсылка к говорящему как непосредственному участнику акта коммуникации: мы = ‘я + кто-то еще’. Эти значения, пусть в меньшей степени, но также прагматически обусловлены.

Речь идет прежде всего об основном, так называемом «инклюзивном», значении мы ‘я и ты’ / ‘вы’. Это значение может быть эксплицировано в речевом контексте в модели мы с тобой (с вами), и тогда оно прагматически не обусловлено: но оно может быть и имплицитно выводимым из общих условий коммуникации (Ребята, мы завтра идем в театр!), и тогда оно становится прагматически обусловленным. Аналогично «ведет себя» другое основное, «эксклюзивное», значение мы ‘я и он (она)’ / ‘они’, которое может быть прямо эксплицировано в контексте (Мы с Иваном завтра идем в театр!), а может выводиться из конситуации (Заходил Иван, принес билеты. Мы завтра идем в театр) – и тогда оно уже прагматически обусловлено.

Употребления мы во вторичной референтной функции также указывают на непосредственного участника коммуникации, но на такого, который в норме актуализуется в речи другим типовым местоимением – я, ты или вы. Очевидно, что в этих случаях семантика местоимения мы, актуализирующаяся в речи, уже не может опираться на его исходное категориальное значение в системе языка, которому она как раз противоречит. Таким образом, роль собственно прагматических условий для актуализации данной семантики в этом случае максимально возрастает.

Первая группа употреблений местоимения мы во вторичной референтной функции связана с его интерпретацией в режиме косвенного речевого акта как ‘ты’ или ‘вы’. Для этого требуются особые прагматические условия: 1) особый тип коммуникативной ситуации; 2) особый статус участников коммуникации. Это, например, ситуация с вопросом доктора пациенту: Как мы себя чувствуем? (= Как ты себя чувствуешь?), где исходное I лицо присутствует лишь в качестве потенциальной семы; или мы в значении ‘вы’ в ситуации объявления учителя ученикам: Завтра мы пишем контрольную (= Завтра вы пишете контрольную). Еще одна разновидность такого употребления мы характерна для разговорной речи, шутливого, фамильярного типа речевой ситуации, где мы = ты или он. Так, фраза Как мы выросли относительно ребёнка может быть обращена как к самому ребенку (ты), так и к его родственнику (он); аналогичен тип употребления мы, когда фраза может быть сказана самой матерью про своего ребенка: А мы уже умеем говорить (он).

Вторая группа употреблений местоимения мы во вторичной референтной функции также связана с его интерпретацией в режиме косвенного речевого акта, но уже как ‘я’. Для актуализации этого значения также требуется или особый тип речевой ситуации, который можно трактовать и в широком смысле как тип дискурса (мы «научное», мы «публицистическое» или «писательское»); или особый статус участников коммуникации (Мы, Николай II… в царской официальной речи прошлого времени; мы «мещанско-крестьянское» как знак приниженного социального положения, тоже устаревшее (– Откуда ты родом? – Псковские мы…)); в эту же группу входит просторечно-разговорное употребление мы «социальной или психологической значимости» (Знаем мы вас…).

Сама прагматическая возможность переосмысления мы как ‘ты’ / ‘вы’ или как ‘я’ в определенных типах речевых ситуаций кроется, вероятно, в особенностях интенциональной сферы говорящего. Так, Т.В.Булыгина и А.Д.Шмелев отмечают, что использование мы в значении ‘я’ или ‘ты’ призвано представить проблему как общую для говорящего и адресата, выразить идею солидарности в духе Принципа Кооперации [Булыгина, Шмелев 1992: 206]. Также продуктивным будет использование применительно к этим случаям понятия «личная сфера говорящего», в духе Ю.Д.Апресяна, который охарактеризовал мы врача по отношению к пациенту как включение адресата в личную сферу говорящего: «Точнее, само такое обращение … является актом приобщения слушающего к личной сфере говорящего, обозначением сопереживания» [Апресян 1995: 646].

Похожие явления, кстати, наблюдаются в прагматических условиях совсем иного типа, например в речи детей. Так, по мнению Г.Р.Добровой, «первые мы в речи ребенка обычно вовсе не указывают на множественное число референтов, а указывают на одного референта, равны либо ‘я’, либо ‘ты’» [Доброва 1998: 7]. При всем отличии этого случая от употреблений, проанализированных выше, думается, что и здесь можно говорить о прагматической обусловленности такого мы типом коммуникативной ситуации (в широком смысле слова – дискурсом ребенка) и «особым статусом» участника коммуникации – в данном случае возрастном. Также сохраняет свою действенность и фактор особенностей интенциональной сферы говорящего – смешение (здесь, возможно, неосознанное) личных сфер говорящего и адресата.

Во всех случаях употребления мы во вторичной референтной функции есть одна общая прагматическая черта – своеобразная (намеренная или ненамеренная) нейтрализация противопоставления по лицу (Я – ТЫ), по числу (Я – МЫ) или по числу и лицу одновременно (Я – ВЫ), которая приводит к ослаблению базовой дейктической функции местоимения и, как следствие, к возможности ее окончательного устранения на пути к полностью нереферентному употреблению мы как к употреблению уже в «полноценной» номинативной функции.