Наши диалекты сами находятся в обращении уже больше, чем сотни лет. Урбанизация и индустриализация 19 столетия, войны того и нынешнего времени привели к перемешиванию людей из всех немецких ландшаф­тов. Служащие вместе со своими семьями странство­вали туда и обратно, рабочие были вынуждены добы­вать себе свой хлеб, уезжая далеко от родного дома вместе со своими семьями. Совершенно особое зна­чение имело здесь включение наших коммивояжеров для того, чтобы выравнять диалектные особенности. Однако, еще имеются многие области, в которых го­ворят на старых диалектах, и даже там, где диалекты утратили свое своеобразие, остались так называемые ландшафтные языки, которые отличаются от всех дру­гих немецких способов речи по тональности, формам слов, и способу построения речи. "Ick jeh nu nach Schule" говорит берлинец (и только он). "Ich gehe mal eben bei zu" - скажет бременец (и никто другой). "Wo geiste her?" - спросил бы его, наверно, рейнландец, ко­торый не подозревает, что bei zu значит, примерно, то же самое, что берлинец обозначает, как een bißken um die Ecke. Для мюнхенских детей велосипед это не Roller, a Radirutsch; там охотно глотают безударные слоги (Gweih=Geweih) и т.д. Медлительность восточно-немецкого, плавная ши­рота саксонского, сочная полнота швабского - все это известно каждому и каждый это слышит. Имеются ярко выраженные изящные, культивированные диа­лекты, как венский немецкий или балтийский немец­кий (кто мог бы их, однако, спутать?); имеются также грубые ландшафтные языки (берлинский или рейнско-франкский диалекты; их уж точно не спутаешь друг с другом). Речь и мышление. - Sprechen und Denken
Мы видели историческую глубину и общественную полноту языка. Чтобы получить целостную картину, нужно осмыслить оба эти аспекта вместе, наложить их друг на друга. Только тогда можно было бы увидеть, как во все времена живые ячейки языка стремились друг к другу, взаимно обогащались и объединялись, как каждая ячейка нашего языка живет, опираясь на скры­тые пружины истории, и только благодаря им стано­вится осмысленной и понятной. Только эта картина могла бы прояснить третью особенность, которой об­ладает язык, самую важную и трудную: его отношение к мышлению.