Эту статью мне посоветовала моя знакомая, которой очень понравилась http://www.rebetenok-shop.ru/detskie-kolyaski/detskie-kolyaski-dlya-dvoini-i-troini/, которую она купила сразу же после того, как родила тройню. Для старорусского периода русского литературного языка характерны основные стилистические тенденции: 1) отталкивание от разговорной традиции, опосредованно представленной в деловой письменности; 2) стремление выразить идеальное содержание как отвлеченность лексической и грамматической семантики; 3) следование прагматическим установкам текстов, вызвавшее перераспределение риторических и повествовательных фрагментов и топосов между текстами конфессиональными и светскими.

Отталкивание от разговорной традиции вызвало появление в книжности языковых форм различных уровней (преимущественно словообразовательного и морфологического), которые и позволили сформироваться в научной рефлексии общепринятому мнению о языке текстов сакрального содержания как архаизированном, искусственном. Действительно, такое впечатление может создаться, если все асистемные языковые инновации («гиперкорректные формы», «псевдоформы») составить в отдельный список и рассматривать их вне стилистической системы отдельного текста и микроконтекста внутри него.

Среди таких «искусственных» средств выделяются формы существительных именительного падежа единственного числа, оканчивающиеся на -ие – словоформы, однокоренные собирательным. Сплошная выборка из текстов дает формы существительных разных родов, одушевленных и неодушевленных, исконно различных типов склонения: мужие, татие, звhрие, братие, мрежие, камение, соплие, листвие. Унифицированность этих формально и содержательно традиционных и новых форм вскрывает сложные взаимоотношения, с одной стороны, формо- и словообразования (форм множественного числа имен мужского рода и собирательных неодушевленных субстантивов), с другой – формообразования и его значения в системе языка и стилистическом узусе текстов.

Значения множественного дистрибутивного и собирательности, как детально и всесторонне доказано В.М.Марковым [Марков 1974], И.Э.Еселевич [Еселевич 1979], Ю.С.Азарх [Азарх 1984], пересеклись и совпали в древнерусский период, что вызвало трансформацию одушевленных собирательных на -ия в форму множественного числа и утрату формы неодушевленных на -ие с заменой ее на другие более продуктивные модели.

Семантические различия между собирательными и однокоренными формами множественного числа постепенно стирались. В новых формах, образованных средствами словообразования и совпавших с архаической формой множественного числа, нейтрализовалось всякое противопоставление между численными мерами, что означало появление еще одного узуального способа устранения конкретно-вещественного и одновременно частного плана содержания.

Формы одушевленных существительных мужского рода представляют собой архаическую для старорусского периода формы склонения на *i (татие, звhрие, людие) и унифицированные по этому типу формы братие, мужие (процесс, обратный системному): приидоша нhции татiе хотяще монастырь святаго покрасти [ЖтПО, стб. 536в]; христоименитии людiе [ЖтГП, стб. 2277], и сии мужiе развратишася от безумнаго оного иерея [ЖтМК, стб. 740]; благороднии же родителiе [ЖтИо, л. 460].

В редких случаях отмечена лексикализованная форма бывшего собирательного братия, однако глаголы при нем употреблены во множественном числе: и братiя твоя с честию примутъ тя [ЖтМК, стб. 739]. Важно, что в пределах одного текста могут быть колебания в употреблении форм – архаической собирательной и гиперкорректной на -ие: сиа же братiе слышавше… и о сем же братiя съ умилением плачя [ЖтГП. стб. 2279].

Для неодушевленных множественного числа модель на -ие можно объяснить двояко: 1) через аналогию с формами мужского рода множественного числа, о чем говорят формы глаголов и согласуемых слов во множественном числе; 2) употреблением в значении собирательных, если здесь видеть сохранение категории лица (в противном случае категория нейтрализуется). При втором варианте объяснения важна семантика отвлеченной множественности как проявления общей тенденции к абстрагированию повествования. Неодушевленные существительные на -ие (мрежие, камение, соплие), омонимичные древним собирательным именам, в житиях также употреблены в значении множественного дистрибутивного, в отдельных примерах эксплицированного в формах глаголов: и абие разслаблени вси уди тhла его и соплие течаху [ЖтПО, стб. 539а]; и повеле воврещи мрежие [ЖтПБ, л. 67 об.]; во время зимы камение влачаше [ЖтПБ, л. 67 об.].

Подобным образом можно квалифицировать формы, если рассматривать их лишь как часть парадигмы именительного падежа множественного числа. Однако при анализе функционально-семантического распределения форм на -ие следует учитывать как минимум два момента: 1) тот факт, что системный и дискурсивный характер соотношения форм мн.ч. типов склонения на *i и *jo и собирательных субстантиватов различаются уже в древнерусский период и усугубляются в старорусский; 2) компендиумы (например, Великие Минеи Четьи) могут включать тексты, созданные в разные века (конец XIV, XV и XVI вв.), редакции более ранних житий, что также определяло предпочтение тех или иных форм.

В любом случае анализировать функционально-семантическое распределение форм следует в пределах одного текста, при этом учитывая сочетаемость форм, характер текстового фрагмента с точки зрения соотношения логики и риторики (топосы, цитаты либо свободное повествование). Так, в тексте Жития Михаила Клопского минейной Тучковской редакции распределение форм представлено в следующем виде: формы множественного числа имен существительных мужского рода мужие и людие употреблены в цитатах; в тексте встречаются и исконные формы склонения на *о самовидци, апостоли, унифицированная форма люди – только в повествовательной части жития. По принципу распределения текст ЖМК минейной редакции близок «Домострою» (в дистрибуции форм типа мужи – мужие определяющим здесь также является соотношение абстрактного – конкретного, идеального и вещного), хотя последовательно данный принцип проводится лишь относительно форм, генетически связанных со склонением на *i , в других случаях наблюдается их вариативность.

Собирательные существительные в ЖтМК представлены исконным братия без нарушения соответствия формы содержанию: и въходитъ в трапезу еже учредити братiю [ЖтМК: 738]; слышавше же игуменъ и братiя, больми начаша чтити блаженаго [ЖтМК: 739]. Неодушевленные собирательные даны как субстантивированные прилагательные (съвершившимъ же молебнаа [ЖтМК: 750]; да вкуси от предлагаемыхъ [ЖтМК: 751]), т.е. как те формы собирательности, которые в старорусский период стали продуктивными в сакральных текстах. Именно эти формы употреблены в частях жития, представляющих собой результат редактирования более раннего текста.

Житие Пафнутия Боровского представляет собой оригинальный текст, в котором в форме на -ие даны и исконные формы мужского рода *i –склонения (татiе, звhрiе), и исконные на *jo (мужiе), и неодушевленные мрежие, камение в значении множественного числа, эксплицированном в формах согласуемых слов. Форма нейтрализует значение совокупной множественности, категории лица, еще шире – категории рода и актуализирует семантику отвлеченности в форме среднего рода и суффиксе -ij. Искусственность этой унифицированной формы создавала противоречие формы и содержания, при этом являясь маркированным средством выражения идеального содержания. Аналогичная система форм характерна и для других житий ВМЧ: Жития Григория Пельшемского, Жития Павла Обнорского и др.

Тексты классических «официальных» житий, героями которых являются ключевые фигуры истории русской церкви (Житие митрополита Ионы, Житие Иосифа Волоцкого), содержат бессистемно, вариативно употребленные формы на -ие, варьирующие с унифицированными: в неи же быша сего преподобнаго родители…родителiе же его и сродникы [ЖтИВ: 463]; мужiе же и жены от глада вопияху [ЖтИВ: 482]; рыдающе аки звhрiе дивии [ЖтИо: 461]. Употребление унифицированной формы на -ие приводит к нейтрализации типа склонения, категорий рода и числа и актуализации среднего рода – релевантного средства выражения обобщенного смысла.

В ЖтИо встречаются также архаические формы собирательных неодушевленных в косвенных падежах: и повелh вдати еи ясти от овощия [ЖтИо: 460]. Преобладающей же книжной собирательной формой в данных текстах являются субстантиваты: и много ереснаа латынскаа с собою изнесъ [ЖтИо: 458].

Наконец, рассматриваемые нами формы вовсе исчезают из грамматико-стилистического арсенала агиографии в конце XVI в. [Литвина 1999] в связи с общей унификацией церковнославянского языка и возвращением к его исходной лексико-грамматической системе.

Вместе с тем данные формы нельзя однозначно определить как окказиональные, поскольку формально они являются системными, более того, частично они являются таковыми и по своему значению. Доминирующим признаком в их отборе является имманентно присущая им отвлеченность семантики от конкретного и частного. Признак содержания понятия обобщен путем нейтрализации категорий числа (противопоставления между численными мерами) в собирательности, рода (конкретности пола) в среднем роде и склонения (его древних типов) в мужском-среднем.

Таким образом, в границах жанра происходит изменение типа узуальных стилистических средств выражения, а также характера взаимоотношения системных единиц (продуктивных и архаических для данного периода развития языка) и узуально отобранных или вновь созданных. Подобные формы появляются в отсутствие грамматического способа нормирования, эксплицируя процесс поиска адекватных средств для выражения высокой идеи во внесистемных языковых формах.