Эту статью мне посоветовал мой приятель – страстный поклонник футбола, которого вдохновил недавний http://osoccer.ru/viewtopic.php?f=8&t=402, после которого он отдал своего сына в футбольную секцию. Ледяная пустыня кончилась гораздо более внезапно, чем началась: Петропавел и дошел‑то всего‑навсего до горизонта, а за ним сразу открылось летнее поле, у обочины которого он увидел маленькую упитанную рыбку. Рыбка была обута. — Шпрот‑в‑Сапогах, — раскланялась рыбка, и Петропавел, приветливо улыбнувшись, представился тоже. Потом, чтобы его сразу не заговорили, спросил: — До Слономоськи далеко мне еще? — Если пешком, то порядочно. — А как можно по‑другому? — с надеждой спросил Петропавел. — Да по‑всякому можно. Можно, например, камнем по затылку. Петропавел пристально взглянул на рыбку: — Вы такой злобный шпрот? — Да нет! Это не я — это Дама‑с‑Каменьями. В‑о‑о‑он она на вышке сидит. И пропускает лишь того, кто разгадает жуткую загадку одну. Петропавел поглядел вдоль обочины и действительно увидел смотровую вышку. — Шаг вперед — и Вы на том свете. Она меткая, как индеец. Правда, и добрая, как мать. Никогда без моего предупреждения не убивает. — Может, как‑нибудь… в обход? — поежился Петропавел. — Не советую. Там с одной стороны — Волка‑Семеро‑Казнят, а на другой — вообще Дохлый Помер. Если только туда, где КАТОК СОЗНАНИЯ, но на катке Вы ведь побывали уже… — А трудная загадка? — Чертовски. Какая‑то загадка Свинкса просто. — Ладно, давайте загадку. — Да вы что? А камнем? — Шпрот‑в‑Сапогах прямо‑таки остолбенел. — Ну, камнем же не сразу. Сначала идет загадка. Загадывайте. — Вы даете! — восхитился Шпрот‑в‑Сапогах. — Подсказать отгадку? — Благодарю Вас, я сам. Шпрот‑в‑Сапогах заплакал и залепетал сквозь слезы: — Сколько будет дважды два… четыре? — при этом он взял в руки два черных флажка. — Я знаю несколько разгадок этой загадки. — Ни один мускул не дрогнул на лице Петропавла. — Классические варианты разгадок следующие: дважды два четыре будет зеленая дудочка или колбасная палочка… — Довольно, довольно! — радостно закричал Шпрот‑в‑Сапогах и, схватив два красных флажка, принялся сигнализировать о чем‑то на смотровую вышку. — Кроме того, — невозмутимо продолжал Петропавел, — дважды два четыре будет детская считалочка, елочка‑моталочка, бифштекс натуральный рубленый с луком, люля‑кебаб с рисом, «Степь да степь кругом»… — Хватит! — с испугом закричал Шпрот‑в‑Сапогах. — И, наконец, — закончил Петропавел, — спросите у Дамы‑с‑Каменьями, не хочет ли она сама получить камнем по затылку? Шпрот‑в‑Сапогах испуганно замахал красными флажками. В ответ со смотровой вышки тоже замахали красными флажками. — Она благодарит Вас и говорит, что не хочет, — пролепетал Шпрот‑в‑Сапогах. — Тогда привет ей ото всех — начиная с Бон Жуана и кончая Таинственным Остовом, — сказал Петропавел и шагнул на стерню. — Погодите, — вслед ему закричал Шпрот‑в‑Сапогах. — Там есть одна тонкость! Это не просто поле — это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. Но Петропавел даже не расслышал этого, так далеко он уже ушел. Идти было приятно — несколько настораживало, правда, полное отсутствие хоть какого‑нибудь ветерка над полем. Тут Петропавел взял и запел хорошую походную песню, из которой почему‑то получилось вот что: Муравей, муравей в шапочке, в тюбетеечке — жалобно ползешь! Раз ползешь, два ползешь, три ползешь… И словно в ответ на это в атмосфере начались вдруг знакомые Петропавлу волнения — и понесся над полем богатырский пописк. «Черт меня дернул запеть эту песню!» — ругал себя Петропавел: мысль о встрече с Муравьем‑разбойником — да еще на открытом месте — привела его в ужас. Однако богатырский пописк все усиливался, и, не помня себя от страха, Петропавел хрипло выкрикнул в никуда: — Эй, выходи на честный бой. Муравей‑разбойник! — Как бы не так! — богатырский пописк приобрел еле уловимые очертания слов. — В честном‑то бою ты меня победишь. А ты вот попробуй в нечестном победи! Мне в нечестном бою нет равных. Петропавел, едва держась на ногах, безуспешно пытался сообразить, что такое нечестный бой, как вдруг на краю поля появилась гонимая ураганным ветром и послушно, хоть и бесконвойно, продвигавшаяся вперед колонна, в составе которой ему удалось различить несколько знакомых фигур. Чем ближе подходила колонна, тем больше их обнаруживал Петропавел: Бон Жуан, Ой ли‑Лукой ли, Белое Безмозглое, Пластилин Мира, Старик‑без‑Глаза, Гуллипут и дальше — Тридевятая Цаца, увеличивавшаяся до невероятных размеров, Всадник‑с‑Двумя‑Головами, Смежная Королева, а за ней кто‑то незнакомый (может быть, Тупой Рыцарь?), Воще Бессмертный — они понуро брели по полю, над которым уже вовсю свирепствовали стихии, и замыкающие — они летели! — Гном Небесный и влюбленный в небо Летучий Нидерландец… В мгновенье ока Петропавел оказался возле колонны: — Сколько вас? — воскликнул он. — Куда вас гонят? — Свали в туман! — услышал он родной разнорегистровый голос Смежной Королевы. — Все мы — пленники Муравья‑разбойника. Петропавел просто озверел от этого сведения. Еще бы не озвереть: крохотная букашка, продукт народного суеверия — и так распоясаться! Мало того, что его и вообще‑то не видно невооруженным глазом… стоп! Эта мысль показалась Петропавлу продуктивной. Вот что! Надо вооружить глаз! Только вооружив глаз можно победить Муравья‑разбойника. Теперь надо было срочно решить, какой именно глаз вооружить — правый или левый. Конечно, левый: левый у него единица, а правый — минус 0,5! Чтобы выиграть время и деморализовать противника, Петропавел громко крикнул в бурю: — Эй, Муравей‑разбойник! — голос его звучал сильно и нагло. — Если не хочешь честного боя, тогда я вооружаю глаз! — Какой — правый или левый? — богатырски пропищал хитрый Муравей‑разбойник. — Левый! — злорадно гаркнул Петропавел. — Ну, мне конец! — в богатырском пописке послышался ужас. — Думаю, что да! — сухо, но громко крикнул Петропавел и захохотал. Однако чем вооружать левый глаз? Ничего не было под рукой, а левый глаз уже разошелся и жаждал крови. Внезапно в единственном глазу Старика‑без‑Глаза он увидел соринку и, как ни был занят размышлениями, заметил: — У Вас соринка в глазу. — Замечание прозвучало вполне вежливо. — А у себя в глазу бревна не видишь? — в обычной своей нахальной манере осведомился изнуренный старик. — В каком глазу? — с надеждой крикнул Петропавел, перекрывая вой бури. — Да вот же, в левом! — ответил старик и как бы между прочим добавил: — Глаз, вооруженный бревном, — страшная сила. — Помогите! — все поняв, богатырским пописком пискнул Муравей‑разбойник откуда‑то с юго‑востока — и навстречу богатырскому этому пописку Петропавел мощно метнул левым глазом свое бревно. Толстенное и длинное, оно с грохотом упало на землю, похоронив под собой Муравья‑разбойника… А из разоруженного левого глаза Петропавла упала на место этой бесславной смерти чистая слеза. И стало тихо вокруг. И выросли цветы. И Гном Небесный запорхал с цветка на цветок, собирая в зеленую эмалированную кружку сладкий нектар. — Выпьем за нашу победу в нечестном бою! — крикнул он бодро и единым залпом осушил кружечку. Прочие облизнулись… А Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены. Глазом, из которого выпало бревно, он видел мир совсем не так, как прежде. Ничто в его знакомых уже не казалось ему странным: ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, ни колебания в возрасте у Старика‑без‑Глаза, ни даже постоянно‑переменный рост Гуллипута, ни повадки Шармен… А вот что это за незнакомое лицо — длинное и худое, похожее на лошадиную морду страшной доброты? — Разрешите представиться… — начал Петропавел. — Представлялись уже, — проворчал незнакомец. — Раньше ты меня просто не видел: у тебя бревно в глазу было. Таинственный Остов. Петропавел бросился к нему на шею, а тот, отстраняясь, ворчал: — Довольно… Ты же не Шармен, ей богу! Между тем все вокруг увлеклись уже общим делом, больше не обращая на Петропавла внимания. Они подвязывали к выпавшему из его глаза бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в надлежащее место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным возбужденным возгласам, «Мемориальный Музей Бревна, Убивавшего Муравья‑разбойника». Петропавла насторожила форма причастия: это было причастие несовершенного вида. — Почему в названии вы употребляете причастие несовершенного вида? — обратился он к суетившемуся поблизости Гному Небесному. — Потому что по отношению к несовершенным действиям употребляются глаголы и причастия несовершенного вида, — ответил эрудированный Гном. — А в данном случае никакого действия совершено не было. — Что значит — не было, — растерялся Петропавел, — когда было? Я ведь убил Вашего Муравья‑разбойника и спас вас от плена и гибели! — А ты всегда лезешь не в свое дело, мы уж к этому привыкли, — походя отчитал его Гном Небесный. — К счастью, здешние события не зависят от тебя, так что ты не убил, а убивал, не спас, а спасал… то есть события происходить‑то происходили, да не произошли. Муравей‑разбойник жив и, даст бог, здоров, наш священный ужас, как и водится, неизбывен, — стало быть, ничто не изменилось! Правда, у тебя из глаза наконец выпало бревно, но это твои проблемы… А у нас, как говорится, и волки сыты, и овцы в теле. — Чему же вы все тогда радовались? — спросил Петропавел. — Жизни… — развел руками Гном Небесный. — Вечной Жизни и… многообразию форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут смущает. — А зачем вам в таком случае мемориальный музей? Ведь мемориальный музей — это увековечивание памяти о ком‑то умершем… У вас же никто не умер! — Какой‑какой музей? — переспросил Гном Небесный. ‑Произнеси‑ка это слово по слогам! — Ме‑мо‑ри‑аль‑ный… — Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей Мимо‑реальный. У нас тут все мимо‑реальное. И Гном Небесный стремглав полетел вслед за остальными, уже тащившими куда‑то мимореальное бревно. Петропавлу ничего не оставалось делать, как отправиться своей дорогой. Чтобы не думать о случившемся, он снова стал напевать, правда, теперь уже совсем безобидную песенку: Жир был у бабушки — Смерть от глюкозы! Вот как, вот как — Смерть от глюкозы! Он хотел задуматься над горькой судьбиной неизвестно откуда взявшейся в песне жирной бабушки, но не успел, потому что внезапно стемнело. Сделалось как‑то жутковато, и, чтобы убедить себя в том, что бояться нечего, Петропавел громко крикнул в темноту: — Ау‑у‑у! — Уа‑а‑а! — тут же раздался из сумерек детский плач. Петропавел вздрогнул: детского плача он как‑то совсем не ожидал. Не хватало только наткнуться на конверт с грудным младенцем! Он осторожно двинулся в направлении плача, внимательно глядя под ноги. Плач стих. Петропавел остановился: может быть, ребенок не один, может быть, он с матерью? Тогда глупо к нему идти. Не пойду. — Уа‑а‑а! — снова донеслось спереди. — Это я зря, едва ли… — громко сказал Петропавел себе и услышал ответ: — Слесаря вызывали? — причем голос был хриплым. Вопрос озадачил Петропавла. Не вполне понятно было, как мог оказаться ночью в поле слесарь и что с этим слесарем тут делать? Вероятно, к тому же у слесаря был ребенок: ведь Петропавел отчетливо слышал детский плач. А может быть, это не слесарев ребенок и слесарь просто украл у кого‑нибудь ребенка? — Мы не вызывали слесаря! — строго ответил Петропавел, нарочно употребив множественное число: для острастки, и еще более строго спросил: — Слесарь, это Ваш ребенок или нет? — Дед! — отозвался слесарь. Петропавел не поверил слесарю. Можно, конечно, допустить, что он тут со своим ребенком и дедом, но плакал явно не дед, а ребенок! — Почему же у деда детский голосок? — проницательно поинтересовался Петропавел. — Дед сам невысок! — Кажется, слесарь был балагуром. Тогда Петропавел, стараясь, чтобы голос его прозвучал особенно мужественно, решил все‑таки внести ясность в положение дел. — Вот что, слесарь, — сказал он. — Все это очень странно. Почему Вы явились сюда с семьей? Может быть, Вы… кто‑то другой, а не слесарь? — Дорогой, я не слесарь! — ответил слесарь. — Вы надо мной издеваетесь? — Раздевайтесь! Тут Петропавел несколько струхнул. Прозвучавший в темноте приказ напоминал начало разбойничьей сцены. — Вы, что же, серьезно? — спросил Петропавел. На сей раз ответ был уже и вовсе невразумительным: — Вы тоже Сережа. Петропавел задумался, почему это он Сережа и кто тут еще Сережа, кроме него, и примирительно пробормотал: — Наверное, Вы отчасти правы… В какой‑то степени каждый из нас Сережа, а если так, то, должно быть, и я, как другие, тоже немножко Сережа («Что я несу! — думал он . — Это просто бред сумасшедшего!»). Я рад, но мне очень… — Оратор, короче! — оборвали из тьмы. Петропавел умолк, ожидая худшего. Худшего не происходило. — Тут кто‑то спрятался!.. — игриво произнес он, несмотря на то, что душа у него ушла в пятки. — Никто тут не стряпает, — ответили ему. — Стряпать тут не из чего. Это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. В нем не растет ничего, кроме ассоциаций. — АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ? Странно… — Петропавел набрался смелости и спросил: — Простите, с кем я все‑таки говорю? — Хрю‑хрю! — раздалось над полем. — Там у Вас еще и поросенок? — Нет, — в голосе послышалась усмешка. — Паросенок прибывает в шесть ноль‑ноль. — Куда прибывает? — не понял Петропавел. — К южной окраине поля. Тут все очень продумано: восточная окраина охраняется Дамой‑с‑Каменьями. К северной окраине, тоже в шесть ноль‑ноль, прибывает Паровоз, к западной — там начинается озеро — Пароход, а к южной — Паросенок. Тут три вида парового транспорта. — Паросенок… — задумчиво повторил Петропавел и признался: — Никогда не слышал о таком транспорте. — Не думай, что ты слышал обо всем, что происходит в мире, — посоветовали из тьмы. — Это самое банальное заблуждение. — Ну да!.. — воскликнул вдруг Петропавел. — Я вспомнил: даже выражение есть странное «Класс езды на паросенке»! Я никогда его не понимал. — Вот видишь, и выражение есть!.. — Но все‑таки с кем я разговариваю? Это я к тому, что Таинственный Остов тоже сначала был не виден, а потом… виден стал. Во тьме вздохнули: — Меня ты никогда не увидишь. Я — Эхо. Странно, что ты до сих пор этого не понял. — Эхо? — Петропавел был потрясен. — Ты что‑нибудь имеешь против? — Да нет… Я только привык думать, что Эхо лишь повторяет чужие слова — даже не слова, а окончания слов. — Интере‑е‑есно, — обиженно протянуло Эхо, — на основании чего это ты привык так думать? Отвыкни!.. Повторяет слова не Эхо, а попугай. Не надо путать Эхо с попугаем. — Извините меня… — Петропавел сконфузился. — Дело в том, что всегда, когда я раньше слышал Эхо… — Раньше ты, наверное, плохо слышал, — посочувствовали в ответ. — Эхо никогда и ничего не воспроизводит в том же самом виде, в котором получает. Точность — въедливость королей, и точность скучна. «Ау» — «уа», «Вы, что же, серьезно?» — «Вы тоже Сережа», «Я рад, но мне очень…» — «Оратор, короче!» — если это и повторы, то творческие: пусть довольно бедные, но ничего более интересного ты не произнес. Повтор хорош тогда, когда он смысловой: просто пересмешничать — глупо… Ну‑ка, скажи что‑нибудь, да погромче! — Э‑ге‑ге‑гей! — охотно заорал Петропавел. — Спаси‑ибо, — уныло протянул Эхо. — И что прикажешь с этим делать?.. Вот тебе наглядный пример автоматического речепроизводства: в подобных ситуациях люди всегда кричат «ау» или «эге‑ге‑ге‑гей!» чисто механически, не отдавая себе в этом отчета. Язык владеет человеком… — Эхо вздохнуло. — Человек владеет языком! — с гордостью за человека сказал Петропавел. Эхо хмыкнуло. — На твоем месте я не делало бы таких заявлений: право на них имеют очень немногие. Большинство же просто исполняет волю языка, подчинено его диктатуре — и бездумно пользуется тем, что подбрасывает язык. Мало кто способен на преобразования. — Подумаешь, преобразования! — расхорохорился Петропавел. — К чему они? Достаточно просто знать точное значение слова. — У слова нет точного значения: ведь язык — это тоже лишь Эхо Мира. — Эхо помолчало и предложило: — Ну что, сыграем напоследок? — Опять играть… Во что? — Ты выкрикиваешь что‑нибудь в темноту, а я подхватываю. Теперь Петропавел подумал, прежде чем кричать, и выкрикнул довольно удачно: — Белиберда! — Бурли, бурда! — донеслось в ответ. — Так говорят, когда варят какую‑нибудь похлебку: это заклинание, чтобы она быстрее варилась: «Бурли, бурда, бурли, бурда, бурли, бурда!» — Понятно, — сказал Петропавел. — Еще выкрикивать? — Выкрикивай все время! Тут Петропавел усмехнулся и выдал: — Асимметричный дуализм языкового знака! — А Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! — незамедлительно откликнулось Эхо. — Ничего не понятно, — придрался Петропавел. — Кто такая Сима? И кого она разит? — Ты просто не знаешь контекста. А вне контекста слова воспринимать бесполезно: они утрачивают смысл… Значит, идет бой!.. — воодушевилось Эхо. — Где идет бой? — не успел включиться Петропавел. — В контексте!.. В контексте может происходить все, что хочешь. Мне угодно, чтобы в контексте шел бой. И Сима — предположим, есть такая героиня, известная врагам своей отвагой и беспощадностью, и зовут ее Сима — так вот, Сима скачет на коне в первых рядах бойцов. И вдруг она обнаруживает, что в винтовке кончились патроны. Сима в отчаянии. А бой продолжается. Неожиданно Сима замечает, как прямо под ноги ее коню бросается враг. Тут бы и застрелить его отважной Симе, но вот беда: нет патронов! И тогда сторонний наблюдатель, — например, ты! — видит, как враг прицеливается, чтобы убить безоружную Симу, а Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! — Эхо умолкло, тяжело дыша. — Какая‑то глупая история получилась, — оценил рассказ Петропавел. — Каков материал — такова и история, — обиделось Эхо. — Интересно, на что ты рассчитывал, когда выкрикивал эту чушь? — Не чушь! — Петропавел высоко ценил дружбу. — Так Белое Безмозглое всегда говорит. А все что касается этой невероятной легенды про Симу… Эхо засопело, — видимо, Сима все‑таки была дорога ему как тема — и закапризничало: — Нет. С Симой так было! — Бред. Сивой Кобылы! — неожиданно для себя отыгрался Петропавел и удивился: это его собственное маленькое ассоциативное поле откликнулось в нем. И тотчас же замкнулись все цепочки, для которых раньше не хватало звеньев — полузабытых, перемешанных, переиначенных, то есть в конце концов переработанных, образов, пришедших из книг, пословиц и поговорок, устойчивых выражений, ставших частью его фантазии, его памяти, его речевого опыта, его юмора и его ошибок… И тогда он рассмеялся навстречу Эху, а Эхо рассмеялось навстречу ему, потому что оба они поняли друг друга: фантазия свободна, она — золотая бабочка, живущая один день, один миг: взмах крыльев — и прощай! Она уже другая, уже изменилась, превратилась в маленький цветок, который раскрылся на мгновение — и нет его, пропал, осыпался, а лепестки роем белых облачков плывут по небу: одно — бабочка, другое — цветок, третье — лента, четвертое, пятое, шестое… И начался рассвет, и выкатился оранжевый бубен солнца, и мир заплясал под веселую музыку маскарада — зыбкий, неуловимый, чудесный! А ровно в шесть к южной границе АССОЦИАТИВНОГО ПОЛЯ на всех парах примчался прекрасный розовый Паросенок и перекликнулся с Паровозом у северной границы и Пароходом у западной. Он был новеньким, этот Паросенок! И Петропавел вскочил на него, а с Петропавла, в свою очередь, соскочил кто‑то маленький и лохматый, очертя голову ринувшись назад по АССОЦИАТИВНОМУ ПОЛЮ: это был небольшой медведь, который наступил Петропавлу на ухо еще в детстве и только теперь слез. А Паросенок загудел и со страшной скоростью понесся вперед — у Петропавла даже дух перехватило: он никак не ожидал, что может показать такой класс езды на Паросенке!