Процесс, который мы описали, очень многозначи­телен. А именно, он требует по крайней мере двух предпосылок: что тот, кто говорит, располагает доста­точным запасом осмысленных звуковых групп ("слов") и что те, кто слушают эту речь, обладают такими же знаниями. Естественно, мы образуем звуковые груп пы, при помощи которых хотим нечто высказать, не вполне спонтанно; они нам давно известны, возмож­но, уже с раннего детства, со школы, со времен на­шей учебы; мы подхватили их от коллег по профес­сии, научились им из книг, газет или журналов, от друзей и знакомых. То, что формирует наш языковой инструментарий - это восприятие и воспроизведение речевого богатства, которое уже имеется в наличии (с давнего или, возможно, относительно недавнего вре­мени). Язык всегда предполагает наличие истории. Когда мы говорим, то включаемся в эстафету поколе­ний, приобщаемся к традиции. Те, с кем мы говорим, имеют такие же связи, ко­торые и соединяют их с нами. Им знакомы те звуко­вые группы, которые мы издаем, точно так же, как нам те, которые издают они; они образуют их тем же способом, что и мы, и придают такой же смысл. Если бы не это, мы не могли бы надеяться на получение ответа на наши речи. Таким образом, язык покоится на существовании некоторой общности. Выражаясь научным языком, можно сказать, что язык является историческим и одновременно социальным феноме­ном. Если этот язык является для нас родным, то это значит, что он объединяет нас со всеми людьми, для которых он удовлетворяет тем же историческим и со­циальным предпосылкам; если же этот язык является для нас иностранным, то это значит, что он имеет другие социальные и исторические отношения, чем язык, на котором мы говорим. Мы говорим на языке тех, кто был до нас
Каждый язык предполагает наличие истории. Из­вестно, что уже столетия назад немецкий язык был немецким и звучал по-немецки. Произведения Фон­тане, Шторма и Готтфрида Келлера, появившиеся в 1878 году, мы и сегодня понимаем без труда, а при надлежащие Оффенбаху "Рассказы Гоффмана", кото­рые в первый раз были исполнены в 1881 году, еще и сегодня могут идти на наших сценах и при этом ни один зритель не испытает трудностей в понимании хотя бы одного слова. И все же эта речь то тут, то там кажется нам немножко чужой; эти строчки покрыты чем-то таким (пылью веков, паутиной?), что их отда­ляет от нас.