Как категория содержательная сюжет всегда обращен к действительности, к явлениям и фактам окружающего мира. В то же время как элемент формы, как компонент «затвердевшего содержания» он тяготеет к литературным традициям, к предшествующему литературному опыту. «Тяготение к образцам» особенно явственно при сюжетной разработке «вечных тем», таких, как любовь, ревность, ненависть, взаимоотношения поколений, сословий и т. п., эстетическое обоснование которых затруднено относительной независимостью предмета изображения от авторского произвола[1]. В произведениях различных авторов «тяготение к образцам» реализуется по-разному и определяется особенностями творческого видения художника, его эстетической культурой, а также конкретной содержательной заданностью произведения. При этом включение отдельных мотивов из произведений предшественников может оказывать очень сильное воздействие на вновь создаваемое произведение или на его компоненты. В этом нас убеждает сопоставительный анализ тематической антиномии романа Достоевского «Братья Карамазовы» — «любовь — ненависть» и центрального (50) мотива шиллеровской «мещанской трагедии» «Коварство и любовь».

Г. А. Гуковский, представляя «Сорочинскую ярмарку» как апофеоз веселья и радости, отметил странность интонации, возникающей в финале повести.

Общий, целостный сюжет объединяет четыре повести «Миргорода», несмотря на то что каждая из них наделена своими собственными фабулой и сюжетом. Соотношение малых сюжетов повестей с большим сюжетом «Миргорода» в целом исследовалось неоднократно, наиболее детально — в известной книге Г. А. Гуковского «Реализм Гоголя». От положений этой книги и отправляюсь во взгляде на сюжетику «Миргорода», хотя не все мнения и выводы Г. А. Гуковского разделяю.

Каждое литературное произведение есть оценка действительности. Удельный вес и способы выражения оценочного начала дифференцируются в зависимости от родовой принадлежности произведения.

Литературоведение изучает сюжет и фабулу прежде всего по отношению к отдельному литературному произведению. В ходе анализа эти категории рассматриваются в следующих аспектах: в связи с событиями и обстоятельствами, составляющими жизненный материал произведения; с точки зрения процесса создания образов (учтем, что этот процесс не только реконструируется исследователем — значительнейшие его этапы запечатлены в завершенном произведении и с необходимостью отражаются в читательском восприятии); в связи с внутренним миром художественного произведения (в том смысле, как трактует это понятие Д. С. Лихачев); с учетом конкретной специфики метода, жанра, системы образов.

На рубеже веков естественно желание лингвистического сообщества осмыслить жизнь языка уходящего столетия. Поэтому не случайно появление научных программ, в том числе международных, направленных на решение этой задачи. Одной из них явилась общеславянская программа "Изменения в славянских языках. 1945-1995 гг.”, координируемая проф. Станиславом Гайдой (Опольский университет, Польша). В рамках этой программы  и вышло рецензируемое издание.

Ощущая потребность в связи с Богом в молитве, человек может удовле­творить ее также вне культовых действий. Это облегчается специальными изданиями - молитвенниками. В них мы на­ходим установленные молитвенные тексты, похожие на наиболее типичную литургическую молитву -коллекту, далее - тексты со структурой литании, наконец, другие индивидуальные высказывания, облегчающие связь с сакральной сферой.

Евхаристическая молитва может иметь несколько вариантов. "В римском миссале для польских епархий количество евхаристических молитв увели­­чено до десяти” (Sinka 1988: 198). Упомянутая часть мессы состоит из целого ряда благодарений за спасение, совершенное Богом в истории, и текстов, про­славляющих Бога (см. Sinka 1988: 198; ККК: 596). Эти высказывания также структурно дифференцированы, что влияет на степень их стереотип­ности. Поэтому проведем их характеристику по очереди (ср. на эту тему: Sinka 1988, Nadolski 1992).