Особо следовало бы как образования рассмотреть слова женотделка и жилтоварищ. Если первое можно было бы рассматривать как суффиксальное образование от женотделец, с заменой суффикса (женотдел – женотдел(ец) – женотдел(к)а по типу комсомол → комсомолец → комсомолка), чего, впрочем, сделать с полным основанием невозможно в силу специфики женского отдела, а потому образование женотделка логичнее было бы относить к образованиям через ступень [о чересступенчатом словообразовании см.: Валгина 2003: 144] (женотдел → … → женотделка), то второе, жилтоварищ, только внешне выглядит как аббревиатура. Логичнее его представить следствием усечения аббревиатуры жилтоварщество с мотивацией (вторичной, подкрепляющей) имеющегося, советски отмеченного, товарищ, поскольку в слове товарищество, а также жилтоварщество такой отмеченности нет. В пользу такого направления мотивации (жилтоварищ / ество → жилтоварищ, хотя без элемента жил- будет товарищ → товарищество, но в этом последнем случае товарищ используется в другом значении – ‘содельщик, пайщик, соартельщик, компаньон’) говорит и то, что, если слово жилтоварищество нейтрально, то жилтоварищ окрашено стилистически (разг.-ирон., насмешл.) и в семантическом отношении по сравнению с товариществом смещено. Жилтоварищи – это не просто члены жилищного товарищества как объединения жильцов, это советское явление, глухое и опасное объединение самоуверенных, непритязательных, необразованных и бесцеремонно-грубых товарищей – хозяев жизни, дома и всех его обитателей.

Статья содержит разработку последующих параметров фрагмента системной модели, лежащей в основе советского образа и представления действительности в отношении позитивных признаков человека. В своей семантике и отношении к месту в модели описываются номинативные единицы двух соотносимых параметров, определенных как принадлежность (активист (член актива), правдист, известинец, кировец, пролеткультовец, красноармеец, интербригадовец, кухаркины дети, подписчик, штабист и др.) и нужность (плановик, кадровик, агроном, председатель, мастер, бригадир, монтажник, высотник, пограничник, дружинник и т.п.). Представленная как многоуровневая система может служить примером идеологических и политических вербально-концептуальных и смысловых построений.  

В статье акцентируется факт междисциплинарности как методологии политической лингвистики. Междисциплинарность расширяет представление об объекте исследования и меняет видение предмета наблюдения, границы его интерпретации лингвистом. Прагматика дискурса концентрирует признаки междисциплинарности. Основным показателем является характер адресант-адресатных отношений, которые определяют признаки политических дискурсивных практик (выбор номинаций, толкование понятий, направление словопреобразований и др.).

Создание классификации, или типологии, идеологем, вероятно, является задачей не менее сложной, чем определение «содержательных границ» настоящего феномена.

Статья посвящена проблеме определения чрезвычайно значимого для современной лингвистики, в том числе политической, понятия – идеологема. Доказывается возможность рассмотрения идеологемы как особого типа многоуровневого концепта, в когнитивной структуре которого выделяются идеологически маркированные концептуальные признаки. Кроме того, в настоящей статье предпринимается попытка классификации идеологем по разным основаниям.

Время – кожа, а не платье.

Глубока его печать.

Словно с пальцев отпечатки,

С нас – его черты и складки,

Приглядевшись, можно взять.

(А. Кушнер)

В высшей степени смена мироощущения, как представляется, отразилась в «песнях о главном» – о любви. Эти песни тем более показательны, что в 90-е годы место на эстрадных площадках заняли прежде всего молодые певцы: с одной стороны, шоу-бизнес открыл им путь «к звездам», не требуя при этом соответствующего образования и следования определенной традиции (в советское время песенную культуру общества представляли в первую очередь те, кто должен был, при наличии музыкального образования, пробиваться к славе сквозь годы и испытания), а с другой – именно они были свободны от стереотипов говорения об этом чувстве, сложившихся в советской культуре. И они создавали новые стереотипы, поддаваясь «духу времени», который, вполне возможно, юные чувствуют острее.

По Розенштоку-Хюсси, в песне человек ликует. «Там, где один запевает, а другой подхватывает, сознания поющих одухотворены одним духом – единодушие выходит на передний план, а все различия сознаний подавляются» [Розеншток-Хюсси 1995: 85].

В статье рассматривается лирическая песня как проводник определенной идеологии. Если  понимать под идеологией не собственно политическую доктрину, а совокупность нравственных установок и интеллектуальных навыков и если исходить из того, что в дискурсе индивида сквозят установки группы, к которой он принадлежит, то можно говорить о том, что песенный дискурс следует рассматривать как идеологическое явление.  В статье рассматриваются песни советского периода в сопоставлении с песнями конца прошлого века. Исходная установка анализа языка песни состоит в том, что песня в обществах, сознательно исповедующих определенную идеологию, по своей природе является предписывающим дискурсом, как и любой вид идеологического дискурса. В деидеологизированных обществах песня выражает мироощущение социума, во многом обусловленное содержанием бессознательных структур психики его членов. Смена риторических формул песни говорит об изменении идеологии  «поющего социума.

Человеческое стремление жить в коллективе, возникшее в общинно-родовой формации, было вызвано как материальными условиями, так и духовными запросами. Мифологический тип мышления, основанный на родственных связях, изначально сформировал религиозный (от religio- связывать) тип социальных представлении.